Каких только чудес не случается в Рождественскую ночь! Сережа слушал, как мама читает ему святочные рассказы, и только диву давался. Все они, начинаясь грустно-грустно, заканчивались так, что даже плакать хотелось от радости. Были, правда, и рассказы с другим концом. Но мама, хмурясь, пропускала их. И правильно делала. Печального им хватало и в жизни.
За окном наступала темно-синяя ночь. Двор быстро чернел, и только береза под ярким фонарем продолжала оставаться белой. Крупными хлопьями, словно ватные шарики на нитках, которыми они когда-то украшали комнату с елкой, падал снег.
Вспомнив то счастливое время, Сережа прищурил глаза. Береза сразу превратилась в ель, а многочисленные горящие в честь Рождества окна дома напротив стали светящимися гирляндами. Папа с мамой сновали по заставленной мягкой мебелью и увешанной коврами комнате. Они доставали из буфета праздничную посуду и накладывали в нее сыр, колбасу, дымящуюся картошку с мясом…
Сережа сглотнул голодную слюну и открыл глаза. Ель снова стала березой, а комната — пустой и унылой, где не было ни ковров с креслами, ни праздничного стола, ни папы… Мама лежала на истрепанном диване, читая про то, как бедный мальчик однажды попал из жалкой лачуги на рождественский бал во дворец. А папа… его последний раз он видел на вокзале, в окружении точно таких же спившихся бомжей.
— Ну, вот и все! — сказала мама, переворачивая последнюю страницу.
«Как жаль, что такое бывает только в книгах!» — вздохнул про себя Сережа и вслух спросил:
— А почему эти рассказы — святочные?
Мама подумала и улыбнулась:
— Наверное, потому, что они про Рождество. Ты же ведь теперь знаешь, что сегодня кончается пост.
— Он у нас и завтра будет! — буркнул Сережа.
— … и наступает самая веселая неделя, которая называется святки! — делая вид, что не слышит его, закончила мама.
— Самая грустная неделя… — снова искаженным эхом повторил мальчик. Мама с трудом приподнялась на локте и затеплила перед стоявшей на столе иконой лампаду:
— Ну, вот и праздник. С Рождеством Христовым, сынок! Я так хотела, чтобы и у нас с тобой были настоящие святки, но…
Недоговорив, она легла лицом к стене. Плечи ее вздрагивали. Чем Сережа мог помочь ей? Обнять? Сказать что-нибудь ласковое? Но тогда она заплачет навзрыд, как это уже бывало не раз. И он опять стал глядеть в окно на березовую ель и радужные из-за слез на глазах окна. Он знал, что мама надеялась получить сегодня щедрую милостыню у храма, куда придет на Рождество много-много людей, и, помнится, даже помогал ей мечтать, как они потратят эти деньги. Но у мамы заболело сердце, и врач сказал, что ей нужно ложиться в больницу. «Только лекарства, — предупредил он, выписывая рецепт, — надо купить за свой счет». А самое дешевое из них стоило больше, чем мама зарабатывала за месяц, когда еще работала дворником. Где им достать таких денег? Сережа перевел глаза на огонек лампадки. После того, как папа, пропив все самое ценное, исчез из дома, они постепенно сдали в комиссионку мебель и вещи. Осталось лишь то, чего нельзя было продать даже на «блошином» рынке: этот вечно пугающий острыми зубами пружин диван, царапанный-перецарапанный стол, хромые стулья… Мама хотела продать и родительскую икону, но какая-то бабушка сказала, что она называется «Всех Скорбящих Радость», и если мама будет молиться перед ней, то Бог и Пресвятая Богородица непременно придут на помощь. Никто на свете уже больше не мог помочь им, и мама послушалась совета. Она сделала из баночки лампадку и, наливая в нее дешевого масла, отчего та почти сразу же гасла, стала молиться, а потом ходить в храм, где до и после службы просила милостыню.
И, удивительное дело, продавать им давно уже было нечего, денег достать неоткуда, потому что маме из-за болезней пришлось оставить работу, но еда, пусть самая черствая и простая, в доме не переводилась. Сегодня, после первой звездочки, они даже поужинали по-праздничному — черным хлебом с селедкой под луком! А вот завтра, холодея, вспомнил Сережа, им совсем нечего будет есть.
И тут он понял, чем может помочь маме! Если она сама не в силах пойти за милостыней, то должен идти он! Нужно было только дождаться, когда мама уснет или погаснет лампадка, чтобы он мог незаметно уйти из дома. Но огонек в этот раз почему-то горел и горел. К счастью, мама вскоре задышала по-сонному ровно, и Сережа, наскоро одевшись, неслышно скользнул за дверь.
Он уже не шел — бежал по улицам. И только раз, проходя мимо большого магазина, остановился и долго, расплющив нос о витринное стекло, смотрел на ломившиеся от всяких вкусностей прилавки и на огромного плюшевого мишку в отделе подарков.
Наконец, обежав и исколесив полгорода на трамвае, он увидел церковь, в котором еще шла ночная служба. Встав на паперти, Сережа робко протянул руку и, завидев приближавшихся людей, выдавил из себя непривычное:
— Подайте, ради Христа!
Первый рубль, который вложил ему в ладошку старичок, он запомнил на всю жизнь. Потом одна женщина дала ему две десятикопеечные монетки, а другая — пряник. И все. После этого переулок перед храмом как вымер. Сережа понял, что, опоздав к началу службы, он должен дождаться ее окончания, когда начнут выходить люди. Зайти же в храм, где громко пели «Христос раждается…», он боялся — вдруг за это время появится еще какой-нибудь щедрый прохожий?
От долгого стояния на одном месте стали мерзнуть ноги. Варежки он в спешке забыл дома и теперь вынужден был поочередно греть в кармане то одну, то другую руку. Наконец он присел на корточки и, не опуская ладошки — вдруг все же кто-то пройдет мимо, — почувствовал, как быстро проваливается в сон.
…Очнулся он от близкого громкого разговора. Сережа открыл глаза и увидел высокого красивого мужчину в распахнутой дубленке, с толстой сумочкой на ремешке, какие носят богатые люди.
— Можешь поздравить! — говорил он кому-то по трубке-телефону. — Только что исповедался и, как говорится, очистил сердце! Такой груз с души снял… Все, еду теперь отдыхать!
— Подайте… ради Христа! — испугавшись, что он сейчас уйдет, с трудом разлепил заледенелые губы Сережа. Мужчина, не переставая разговаривать, достал из кармана и небрежно протянул — Сережа даже глазам не поверил, но каких только чудес не бывает в Рождественскую ночь — сто рублей!
— Спасибо! — прошептал он и сбивчиво в порыве благодарности принялся объяснять: «У меня ведь мама больна … рецепт… есть нечего завтра… было…»
— Хватит с тебя. Остальное Бог подаст! — поняв его по-своему, отмахнулся мужчина.
И тут произошло что-то непонятное… странное… удивительное! Мужчина вдруг изменился в лице. Брезгливое выражение исчезло, и на смену ему пришло благоговейное. Он с восторгом и почти с ужасом, глядя куда-то выше и правее головы мальчика, стал торопливо расстегивать сумочку, бормоча:
Сережа посмотрел на то, что давал ему мужчина, и обомлел. Это были доллары… Одна, вторая, пятая, десятая — и сколько их там еще — зеленоватые бумажки! Он попытался ухватить их, но пальцы так задеревенели на морозе, что не смогли удержать этого богатства.
— Господи, да он же замерз! Ты ведь замерз совсем! — обращаясь уже к Сереже, воскликнул странный мужчина и приказал: «А ну, живо ко мне в машину, я отвезу вас… тебя домой!»
Мужчина не был пьян. Сережа, хорошо знавший по папе, какими бывают пьяные, сразу понял это. Он очень хотел оглянуться и посмотреть, кто это так помогает ему, но, боясь, что мужчина вдруг исчезнет, покорно пошел за ним следом.
В машине, отмякая в тепле, он сначала нехотя, а потом, увлекаясь, стал подробно отвечать на вопросы, как они с мамой жили раньше и как живут теперь. Когда же дошел до того, каким был у них праздничный ужин, мужчина резко затормозил машину и повел Сережу в тот самый большой магазин, у витрины которого он любовался недоступными ему товарами. Из магазина они вышли нагруженными до предела. Мужчина шел к машине с пакетами, в которых были сыр, колбаса, апельсины, конфеты и даже торт, а Сережа прижимал к груди огромного плюшевого мишку.
Как они доехали до дома, как поднялись на этаж, он не помнил. Все происходило как во все. Пришел он в себя только тогда, когда предупрежденный, что мама спит, мужчина на цыпочках пробрался в комнату, осмотрелся и прошептал:
— Господи, да как же Ты сюда… да как же они здесь… Значит, так! Рецепт я забираю с собой и завтра же отвожу твою маму в больницу. Папой тоже займусь. Ты пока поживешь у моей бабушки. А здесь мы за это время такой ремонт сделаем, что самого Господа не стыдно принимать будет! Кстати, — наклонился он к уху мальчика, — а Он часто у вас бывает?
— Кто? — заморгал Сережа.
— Ну, Сам… Он! — мужчина замялся и показал взглядом на икону, перед которой продолжала гореть лампадка. — Иисус Христос!
— Так значит, это был Он? — только теперь понял все мальчик. — И все это — благодаря Ему?!
Через полчаса Сережа, проводив мужчину, лежал на своей расшатанной раскладушке и слушал, как дышит во сне даже не подозревавшая ни о чем мама. За окном быстро наступало светло-синее утро. Окна в доме напротив давно погасли и не казались уже гирляндами. Береза тоже не хотела больше быть елью. Но ему теперь не было грустно от этого. Он знал, что в следующем году наконец-то и у них обязательно будут настоящая елка и святки.
Единственное, чего он страшился, так это проснуться не в этой постели, а на промерзшей паперти. Но тут же, сжимая покрепче плюшевого мишку, успокаивал себя: ведь каких только чудес не случается в Рождественскую ночь!
БЕРЕЗОВАЯ "ЕЛКА" Дети войны . (Ра ссказ-быль)
В нашей деревенской одноэтажной школе одна из четырех комнат, самая большая, служила сельским клубом. Там отмечались праздники, проходили собрания и встречи с кандидатами в народные депутаты. Иными словами, это был культурный центр села. В это же помещение однажды поселили высланных к нам в Алтайские степи калмыков. Из Алейска привезли их сюда на ночь глядя. Зима была суровой. Помещение не отапливалось. Утром разместили прибывших в более подходящие условия. Говорили, что ночью кто-то умер. До этого выслали к нам немцев из Поволжья. Ничего особенного, люди как люди. Аккуратные, вежливые. Хорошо говорят по-русски. Мы, сельские дети, с ними сразу подружились. Но калмыки - совсем другое дело. И лицо, и одежда, и речь у них были совсем иные. Местные остряки говорили, что и женщины-калмычки совсем не так устроены, как русские. За это они получали от своих жен или девчат хороших тумаков. Были среди калмыков и люди образованные. Одного из них сразу же назначили главным бухгалтером колхоза. Ему не потребовалось много времени, чтобы ознакомиться с делами и приступить к работе. На западе страны по-прежнему гремела война. Все возможное и невозможное жители отдавали фронту. Село оставляло себе самый минимум, лишь бы выжить. Только освободили клуб от приезжих, а тут - Новый год! В другое время по этому случаю привезли бы пушистые сосны из ленточного соснового бора, что в селе Боровское. На Земле всего два таких уникальных бора - подарок ледникового периода. Но за сосной надо ехать за 60 километров. На чем? Кому? Ни способных к этому людей, ни свободных от работы лошадей в селе уже не было. А Новый год надвигался. И что за праздник без елки? Надо было что-то делать. И выход нашли. Посреди зала поставили подходящего размера молодую раскидистую березку. На каждую веточку вместо игрушек прикрепили кусочки бумаги. В неотапливаемом помещении, при минусовой температуре взрослые и дети прыгали, пели и плясали! Гитлеру назло! Вопреки всем бедам и невзгодам! Но каждый входящий в клуб сначала долго разглядывал разряженную березку, и лишь потом, согласившись в уме, что это - "елка", присоединялся к веселью. Явился на "елку" и Дед Мороз - учительница начальных классов. В тощем мешке у нее были "подарки". Помню, кому-то из школьников подарили грабли. Не натуральные, а рисунок: "Чтобы не забывал расчесываться по утрам". Кому-то достался "будильник", тоже нарисованный: "Чтоб не опаздывал в школу". Был на празднике и новый бухгалтер колхоза вместе с председателем Безугловой Еленой Ивановной. Ему подарили коня в седле, тоже нарисованного: "Чтоб не забыл привольных степей!" Смеху был полон зал! А какие песни пели? Да самые что ни на есть народные, разухабистые. И только что разученную "Катюшу". Семья высланных к нам калмыков Бембеевых Новый год встречала далеко в степи, в теплом домике на полевом стане. Отец семейства оказался опытным овцеводом. Ему доверили ухаживать за отарой овец. Было у него четверо сыновей: Батыр, Бувашка, Шурашка и Генашка. Жену его звали Чалута. Это была женщина необыкновенная. В ней поражала удивительная стройность. Фигура ее была словно выточенной талантливым скульптором. Она была грациозна. Бытовые неурядицы вовсе как бы не касались этой царственной женщины. И это в то время, когда ей, жене чабана и многодетной матери, приходилось выполнять все работы по дому. Семья была сплоченная и работящая. Глава семейства вскоре стал передовым животноводом района. Все показатели: по приплоду ягнят, по сохранности поголовья, по привесам молодняка и настригу шерсти у него были очень хорошими. Все задания государства он выполнял в полном объеме. На трудовом фронте он был таким же незаменимым бойцом, как те, кто сражался с врагом. Чабан слал воинам овечьи полушубки, валенки, шапки, варежки. Чтобы получать от овец продукцию, им нужен хороший уход. И корм на руках таскать, и кошару ремонтировать. Кроме того, животные круглые сутки требуют присмотра. Их приходилось охранять не только от хищников, но и от оголодавших крестьян окрестных деревень. Мы, пацаны, легко сдружились со своими сверстниками. Они быстро стали говорить по-русски. Летом мы тоже жили на полевом стане. Я в то время пас колхозных свиноматок. Иногда мы вылавливали сусликов, снимали шкурки для сдачи в заготконтору, а мясо варили и ели. Добирались и до кладовых хомяков, забирая запасы зерна. Вымолачивали в ладонях и жевали семена каких-то степных растений, на которые раньше никто не обращал внимания. Ловили удочкой гольянов в болоте. И все же питались скудно, постоянно хотелось есть. Был у чабана Бембеева достойный соперник по соревнованию - Денис Бородин. Сестра моей матери, тетка Авдотья, была за ним замужем. Жили они за рекой Алеем, в деревне Андреевка. В сводках о трудовых показателях фамилии Бородина и Бембеева стояли рядом. Мастера овцеводства часто делили между собой первое и второе места. У Дениса Бородина старший сын Павел уже воевал с фашистами. Сам Денис был болен, но продолжал работать. А вскоре его не стало. Была в то время "мода" такая у мужиков: рано помирать. В семье Бородиных младшей была Анечка. Она еще не ходила в школу, когда к нам прибыли калмыки. Несчастная нация вымерла бы, не будь таких людей, как моя тетка, как Анечка, как наша семья с ее традициями последним делиться и всем помогать. К Бородиным часто заходил одинокий калмык. Семья у него погибла. Анечка прониклась к нему искренней любовью и сожалением, дала ему имя - "Остаточек". Она весело встречала его, тут же брала все, что находила в доме съестного, и кормила гостя. Взрослые поощряли ее в этом. У каждой семьи своя судьба. Однажды, когда овцы Бембеева были на пастбище, к отаре стал подкрадываться волк. Чабан заметил его и притаился за пригорком. Вот зверь уже на расстоянии ружейного выстрела. Пастух бесшумно вставил патрон в патронник. Но либо слабо закрыл затвор берданки, или он был неисправен, да только после выстрела он вылетел и ударил пастуха в голову. Рана оказалась смертельной. К тому времени старший сын Батыр был уже взрослым юношей. Он принял отару и замечательно справлялся с ней. Приезжая из техникума на каникулы, я встречался с Бувашкой и Шурашкой. Просил научить меня калмыцкому языку, но они только смеялись. А однажды все же разучили со мной какую-то частушку, но перевести на русский язык не захотели, только покатывались со смеху. Я решил, что они учили меня чему-то неприличному. Озорники, одним словом. А частушку помню до сих пор. Более трех лет подряд не был я на родине, пока служил в армии. Многое изменилось к тому времени. Анечка превратилась в красивую девушку. "Остаточек" заболел и умер. Генашка, Генка по-местному, стал механизатором, женился на русской девушке Полине. Дети их были типичными калмычатами. Братья его к тому времени уже жили в Калмыкии, и Генка тоже повез туда свою семью. Однако Полина не долго задержалась там, довольно быстро вернулась домой: муж погиб в дорожно-транспортном происшествии. Не все об этом знали, как и я, и думали: не прижилась, не тот менталитет оказался у женщины, выросшей в русском селе. Мне, когда я встретил Полину, почему-то вспомнилась березовая "елка" военных лет. Как ни наряжали мы ее, как ни напрягали воображение, а она в елку не превращалась, так и оставалась березой, сестрой всех русских белых берез. Возможно, в Калмыкии так же присматривались к нашей Полине, хотели увидеть в ней черты чего-то родного, присущего нации. Ведь пришелся ей по душе Генка. Это был двухсторонний процесс: Полина тоже пыталась найти себя в новой среде. Но наша "березка" не прижилась на незнакомой почве, вернулась туда, где все до последней травинки родное и близкое. И привезла своих детей, которые родились здесь и выросли. Вот такие мысли посещают меня то в Новый год, то после телепередачи, в которой участвует Президент Калмыкии Кирсан Илюмжинов. Все это было, и никуда от этого не денешься. И елки теперь еловые. И игрушки на них настоящие. И калмыки живут в Калмыкии. Теперь мы даже в разных странах. Я, например, оказался в Украине. Такова жизнь. Василий ХРАМЦОВ .
Вместо эпилога
Здравствуйте Уважаемый Василий Иванович! С теплым приветом из солнечной Калмыкии к Вам обращается от имени многочисленной семьи Бембеевых - Владимир Бембеев. Все мы с большим интересом прочитали Ваше письмо, которое было опубликовано 25.09.2010 г. в газете "Известия Калмыкии". Выражаем Вам большую благодарность за добрые слова в адрес наших предков, и ту светлую память, которую Вы сохранили, несмотря на прошедшие годы.Удивительно, как точно Вы воспроизвели в своем письме образ нашей эжи (матери, бабушки) - Чолуты Долдаевны, 1904 г.р. которая умерла в 1977 г . Именно такой, какой Вы ее описали, она и была при жизни. Вся ее жизнь прошла в заботах о детях, внуках, которых у нее было 17, успела она порадоваться и 2-м правнучкам.
Наш дед Бембеев Худжир Мултыкович, как сказано в книге "Жертвы политического террора в СССР", родился в 1902 г., в Калмыкии, аймаке Яшкуль, был выслан по национальному признаку (калмыки) в Сибирь, умер в 1945 г. в Алтайском крае, с. Красный Яр. Вы в точности описали трагический случай на охоте, который привел к его смерти. Мой отец Батыр и его браться Бува и Шура рассказывали, что до высылки он воевал в Армии генерала Рокоссовского, где получил ранение в голову, был демобилизован и в Сибирь попал вместе со своей семьей.
К сожалению, ни мой отец Батыр Худжирович, 1927 г.р., ни его братья Бува, 1929 г.р., Шура, 1932 г.р. и Гена, 1935 г.р. не дожили до наших дней. Батыр умер в 1990 г., Бува в 1996 г., Шура в 2006 г., а Гена погиб в ДТП в 1964 г. Все они жили в Калмыкии в п. Яшкуль, на одной улице подряд стояло 4 их дома. Все работали механизаторами в совхозе "Кировский". Как я помню, уезжали они на работу до зари, обедали на пахоте, а возвращались домой затемно. Любили также погулять и выпить, как и другие представители вашего поколения. После смерти Геннадия его жена Полина через год уехала с двумя сыновьями в Алтайский край. До начала 90-х годов мы с ними поддерживали связь, вот уже около 15 лет от них нет никаких вестей. В настоящее время здравствуют супруга Батыра - Цаган, 1929 г.р. и жена Бувы - Раиса,1929 г.р. они постарше Вас, но помнят, что Вы дружили с младшим братом Геной, они говорят, что с ними в одном селе жило несколько семей Храмцовых, и обо всех у них осталась самые хорошие воспоминания. Они с радостью прочитали Ваше письмо и передают Вам большой привет.
Всем своим детям братья Бембеевы дали образование от средне - специального до высшего, среди нас есть водители, предприниматели, строители, педагоги, врачи и юристы. Живем, учимся и работаем все мы от Калмыкии до Москвы, и даже за рубежом РФ.
Уважаемый Василий Иванович, мы были бы признательны, если бы Вы сообщили нам свой почтовый адрес, т.к. хотим отправить Вам, от нас небольшой символический белг (подарок) на добрую память.
Желаем Вам, крепкого здоровья, благополучия и творческих успехов, всем Вашим близким - счастья и мирного неба!
С уважением Владимир Батыревич Бембеев - Почетный адвокат России. P.S. Как нам сообщили в редакции, Ваше письмо пришло к ним 3 месяца назад, но опубликовано было лишь 25.09.2010 г. Будем рады получить от Вас ответ. Е.САНИН
БЕРЁЗОВАЯ ЁЛКА
(святочный рассказ)
Каких только чудес не случается в Рождественскую ночь! Сережа слушал, как мама читает ему святочные рассказы, и только диву давался. Все они, начинаясь грустно-грустно, заканчивались так, что даже плакать хотелось от радости. Были, правда, и рассказы с другим концом. Но мама, хмурясь, пропускала их. И правильно делала. Печального им хватало и в жизни.
За окном наступала темно-синяя ночь. Двор быстро чернел, и только береза под ярким фонарем продолжала оставаться белой. Крупными хлопьями, словно ватные шарики на нитках, которыми они когда-то украшали комнату с елкой, падал снег.
Вспомнив то счастливое время, Сережа прищурил глаза. Береза сразу превратилась в ель, а многочисленные горящие в честь Рождества окна дома напротив стали светящимися гирляндами. Папа с мамой сновали по заставленной мягкой мебелью и увешанной коврами комнате. Они доставали из буфета праздничную посуду и накладывали в нее сыр, колбасу, дымящуюся картошку с мясом...
Сережа сглотнул голодную слюну и открыл глаза. Ель снова стала березой, а комната – пустой и унылой, где не было ни ковров с креслами, ни праздничного стола, ни папы... Мама лежала на истрепанном диване, читая про то, как бедный мальчик однажды попал из жалкой лачуги на рождественский бал во дворец. А папа... его последний раз он видел на вокзале, в окружении точно таких же спившихся бомжей.
– Ну, вот и все! – сказала мама, переворачивая последнюю страницу.
“Как жаль, что такое бывает только в книгах!” – вздохнул про себя Сережа и вслух спросил:
– А почему эти рассказы – святочные?
Мама подумала и улыбнулась:
– Наверное, потому, что они про Рождество. Ты же ведь теперь знаешь, что сегодня кончается пост.
– Он у нас и завтра будет! – буркнул Сережа.
– ... и наступает самая веселая неделя, которая называется святки! – делая вид, что не слышит его, закончила мама.
– Самая грустная неделя... – снова искаженным эхом повторил мальчик. Мама с трудом приподнялась на локте и затеплила перед стоявшей на столе иконой лампаду:
– Ну, вот и праздник. С Рождеством Христовым, сынок! Я так хотела, чтобы и у нас с тобой были настоящие святки, но...
Недоговорив, она легла лицом к стене. Плечи ее вздрагивали. Чем Сережа мог помочь ей? Обнять? Сказать что-нибудь ласковое? Но тогда она заплачет навзрыд, как это уже бывало не раз. И он опять стал глядеть в окно на березовую ель и радужные из-за слез на глазах окна. Он знал, что мама надеялась получить сегодня щедрую милостыню у храма, куда придет на Рождество много-много людей, и, помнится, даже помогал ей мечтать, как они потратят эти деньги. Но у мамы заболело сердце, и врач сказал, что ей нужно ложиться в больницу. “Только лекарства, – предупредил он, выписывая рецепт, – надо купить за свой счет”. А самое дешевое из них стоило больше, чем мама зарабатывала за месяц, когда еще работала дворником. Где им достать таких денег? Сережа перевел глаза на огонек лампадки. После того, как папа, пропив все самое ценное, исчез из дома, они постепенно сдали в комиссионку мебель и вещи. Осталось лишь то, чего нельзя было продать даже на “блошином” рынке: этот вечно пугающий острыми зубами пружин диван, царапанный-перецарапанный стол, хромые стулья... Мама хотела продать и родительскую икону, но какая-то бабушка сказала, что она называется “Всех Скорбящих Радость”, и если мама будет молиться перед ней, то Бог и Пресвятая Богородица непременно придут на помощь. Никто на свете уже больше не мог помочь им, и мама послушалась совета. Она сделала из баночки лампадку и, наливая в нее дешевого масла, отчего та почти сразу же гасла, стала молиться, а потом ходить в храм, где до и после службы просила милостыню.
И, удивительное дело, продавать им давно уже было нечего, денег достать неоткуда, потому что маме из-за болезней пришлось оставить работу, но еда, пусть самая черствая и простая, в доме не переводилась. Сегодня, после первой звездочки, они даже поужинали по-праздничному – черным хлебом с селедкой под луком! А вот завтра, холодея, вспомнил Сережа, им совсем нечего будет есть.
И тут он понял, чем может помочь маме! Если она сама не в силах пойти за милостыней, то должен идти он! Нужно было только дождаться, когда мама уснет или погаснет лампадка, чтобы он мог незаметно уйти из дома. Но огонек в этот раз почему-то горел и горел. К счастью, мама вскоре задышала по-сонному ровно, и Сережа, наскоро одевшись, неслышно скользнул за дверь.
Улица встретила его разноцветным сиянием и многоголосой суетой. Со всех сторон завывающе подмигивали огни реклам. Мчались, шипя колесами, по заснеженному асфальту автомобили. Люди, смеясь и радуясь празднику, шли – одни обгоняя его, другие навстречу... Десятки, сотни, тысячи людей, и ни одному из них не было дела до одиноко идущего мальчика, у которого дома осталась больная мать. Сережа шел, и ему казалось, что все это он уже где-то видел и слышал, причем совсем недавно. “Ах, да! – вспомнил он. – В святочных рассказах”. Только там бездушными прохожими были жившие лет сто назад, а не эти люди, а бедным мальчиком – он сам. И хотя в ближайшем храме, и в другом, и в третьем всенощная служба уже отошла, его не покидало ощущение, что с ним тоже может произойти что-то необыкновенное.
Он уже не шел – бежал по улицам. И только раз, проходя мимо большого магазина, остановился и долго, расплющив нос о витринное стекло, смотрел на ломившиеся от всяких вкусностей прилавки и на огромного плюшевого мишку в отделе подарков.
Наконец, обежав и исколесив полгорода на трамвае, он увидел церковь, в котором еще шла ночная служба. Встав на паперти, Сережа робко протянул руку и, завидев приближавшихся людей, выдавил из себя непривычное:
– Подайте, ради Христа!
Первый рубль, который вложил ему в ладошку старичок, он запомнил на всю жизнь. Потом одна женщина дала ему две десятикопеечные монетки, а другая – пряник. И все. После этого переулок перед храмом как вымер. Сережа понял, что, опоздав к началу службы, он должен дождаться ее окончания, когда начнут выходить люди. Зайти же в храм, где громко пели “Христос раждается...”, он боялся – вдруг за это время появится еще какой-нибудь щедрый прохожий?
От долгого стояния на одном месте стали мерзнуть ноги. Варежки он в спешке забыл дома и теперь вынужден был поочередно греть в кармане то одну, то другую руку. Наконец он присел на корточки и, не опуская ладошки – вдруг все же кто-то пройдет мимо, – почувствовал, как быстро проваливается в сон.
Очнулся он от близкого громкого разговора. Сережа открыл глаза и увидел высокого красивого мужчину в распахнутой дубленке, с толстой сумочкой на ремешке, какие носят богатые люди.
– Можешь поздравить! – говорил он кому-то по трубке-телефону. – Только что исповедался и, как говорится, очистил сердце! Такой груз с души снял... Все, еду теперь отдыхать!
– Подайте... ради Христа! – испугавшись, что он сейчас уйдет, с трудом разлепил заледенелые губы Сережа. Мужчина, не переставая разговаривать, достал из кармана и небрежно протянул – Сережа даже глазам не поверил, но каких только чудес не бывает в Рождественскую ночь – сто рублей!
– Спасибо! – прошептал он и сбивчиво в порыве благодарности принялся объяснять: “У меня ведь мама больна... рецепт... есть нечего завтра... было...”
– Хватит с тебя. Остальное Бог подаст! – поняв его по-своему, отмахнулся мужчина.
И тут произошло что-то непонятное... странное... удивительное! Мужчина вдруг изменился в лице. Брезгливое выражение исчезло, и на смену ему пришло благоговейное. Он с восторгом и почти с ужасом, глядя куда-то выше и правее головы мальчика, стал торопливо расстегивать сумочку, бормоча:
– Господи, да я... Господи, да если это Тебе... Я ведь только слышал, что Ты стоишь за нищими, но чтобы это было вот так... здесь... со мною?.. Держи, малыш!
Сережа посмотрел на то, что давал ему мужчина, и обомлел. Это были доллары... Одна, вторая, пятая, десятая – и сколько их там еще – зеленоватые бумажки! Он попытался ухватить их, но пальцы так задеревенели на морозе, что не смогли удержать этого богатства.
– Господи, да он же замерз! Ты ведь замерз совсем! – обращаясь уже к Сереже, воскликнул странный мужчина и приказал: “А ну, живо ко мне в машину, я отвезу вас... тебя домой!”
Мужчина не был пьян. Сережа, хорошо знавший по папе, какими бывают пьяные, сразу понял это. Он очень хотел оглянуться и посмотреть, кто это так помогает ему, но, боясь, что мужчина вдруг исчезнет, покорно пошел за ним следом.
В машине, отмякая в тепле, он сначала нехотя, а потом, увлекаясь, стал подробно отвечать на вопросы, как они с мамой жили раньше и как живут теперь. Когда же дошел до того, каким был у них праздничный ужин, мужчина резко затормозил машину и повел Сережу в тот самый большой магазин, у витрины которого он любовался недоступными ему товарами. Из магазина они вышли нагруженными до предела. Мужчина шел к машине с пакетами, в которых были сыр, колбаса, апельсины, конфеты и даже торт, а Сережа прижимал к груди огромного плюшевого мишку.
Как они доехали до дома, как поднялись на этаж, он не помнил. Все происходило как во все. Пришел он в себя только тогда, когда предупрежденный, что мама спит, мужчина на цыпочках пробрался в комнату, осмотрелся и прошептал:
– Господи, да как же Ты сюда... да как же они здесь... Значит, так! Рецепт я забираю с собой и завтра же отвожу твою маму в больницу. Папой тоже займусь. Ты пока поживешь у моей бабушки. А здесь мы за это время такой ремонт сделаем, что самого Господа не стыдно принимать будет! Кстати, – наклонился он к уху мальчика, – а Он часто у вас бывает?
– Кто? – заморгал Сережа.
– Ну, Сам... Он! – мужчина замялся и показал взглядом на икону, перед которой продолжала гореть лампадка. – Иисус Христос!
– Так значит, это был Он? – только теперь понял все мальчик. – И все это – благодаря Ему?!
Через полчаса Сережа, проводив мужчину, лежал на своей расшатанной раскладушке и слушал, как дышит во сне даже не подозревавшая ни о чем мама. За окном быстро наступало светло-синее утро. Окна в доме напротив давно погасли и не казались уже гирляндами. Береза тоже не хотела больше быть елью. Но ему теперь не было грустно от этого. Он знал, что в следующем году наконец-то и у них обязательно будут настоящая елка и святки.
Единственное, чего он страшился, так это проснуться не в этой постели, а на промерзшей паперти. Но тут же, сжимая покрепче плюшевого мишку, успокаивал себя: ведь каких только чудес не случается в Рождественскую ночь!
М ир Вам дорогие посетители православного островка «Семья и Вера»!
В дни Рождественских Святок, предлагаем Вам к прочтению современный Святочный рассказ, написанный известным российским писателем, поэтом и драматургом – монахом Варнавой (Саниным).
БЕРЁЗОВАЯ ЁЛКА
Монах Варнава (Санин)
К аких только чудес не случается в Рождественскую ночь! Сережа слушал, как мама читает ему святочные рассказы, и диву давался. Все они, начинаясь грустно-грустно, заканчивались так, что даже плакать хотелось от радости. Были, правда, и рассказы с другим концом. Но мама, хмурясь, пропускала их. И правильно делала. Печального им хватало и в жизни.
За окном наступала темно-синяя ночь. Двор быстро чернел, и только береза под ярким фонарем продолжала оставаться белой. Крупными хлопьями, словно ватные шарики на нитках, которыми они когда-то украшали комнату с елкой, падал снег.
Вспомнив то счастливое время, Сережа прищурил глаза. Береза сразу превратилась в ель, а многочисленные горящие в честь Рождества окна дома напротив стали светящимися гирляндами. Папа с мамой сновали по заставленной мягкой мебелью и увешанной коврами комнате. Они доставали из буфета праздничную посуду и накладывали в нее сыр, колбасу, дымящуюся картошку с мясом…
Сережа сглотнул голодную слюну и открыл глаза. Ель снова стала березой, а комната - пустой и унылой, где не было ни ковров с креслами, ни праздничного стола, ни папы… Мама лежала на истрепанном диване, читая про то, как бедный мальчик однажды попал из жалкой лачуги на рождественский бал во дворец. А папа… Его последний раз он видел на вокзале, в окружении точно таких же спившихся бомжей.
Ну, вот и все! - сказала мама, переворачивая последнюю страницу.
«Как жаль, что такое бывает только в книгах!» - вздохнул про себя Сережа и вслух спросил:
А почему эти рассказы - святочные?
Мама подумала и улыбнулась:
Наверное, потому, что они про Рождество. Ты же ведь теперь знаешь, что сегодня кончается пост…
Он у нас и завтра будет! - буркнул Сережа.
- … и наступает самая веселая неделя, которая называется - святки! - делая вид, что не слышит его, закончила мама.
Самая грустная неделя… - снова искаженным эхом повторил мальчик.
Мама с трудом приподнялась на локте и затеплила перед стоявшей на столе иконой лампаду:
Ну, вот и праздник. С Рождеством Христовым, сынок! Я так хотела, чтобы и у нас с тобой были настоящие святки, но…
Не договорив, она легла лицом к стене. Плечи ее вздрагивали. Чем Сережа мог помочь ей? Обнять? Сказать что-нибудь ласковое? Но тогда она заплачет навзрыд, как это уже бывало не раз. И он опять стал глядеть через стекло на березовую ель и радужные из-за слез на глазах окна. Он знал, что мама надеялась получить сегодня щедрую милостыню у храма, куда придет на Рождество много-много людей, и, помнится, даже помогал ей мечтать, как они потратят эти деньги. Но у мамы заболело сердце, и врач сказал, что ей нужно ложиться в больницу. «Только лекарства, - предупредил он, выписывая рецепт, - надо купить за свой счет». А самое дешевое из них стоило больше, чем мама зарабатывала за месяц, когда еще работала дворником. Где им достать таких денег? Сережа перевел глаза на огонек лампадки. После того, как папа, пропив все самое ценное, исчез из дома, они постепенно сдали в комиссионку мебель и вещи. Осталось лишь то, чего нельзя было продать даже на «блошином» рынке: этот вечно пугающий острыми зубами пружин диван, царапанный-перецарапанный стол, хромые стулья… Мама хотела продать и родительскую икону, но какая-то бабушка сказала, что она называется «Всех Скорбящих Радость», и если мама будет молиться перед ней, то Бог и Пресвятая Богородица непременно придут на помощь. Никто на свете уже больше не мог помочь им, и мама послушалась совета. Она сделала из баночки лампадку и, наливая в нее дешевого масла, отчего та почти сразу же гасла, стала молиться, а потом ходить в храм, где до и после службы просила милостыню.
И, удивительное дело, продавать им давно уже было нечего, денег достать неоткуда, потому что маме из-за болезней пришлось оставить работу, но еда, пусть самая простая и черствая, в доме не переводилась. Сегодня, после первой звездочки, они даже поужинали по-праздничному - черным хлебом с селедкой под луком! А вот завтра, холодея, вспомнил Сережа, им совсем нечего будет есть.
И тут он понял, чем может помочь маме! Если она сама не в силах пойти за милостыней, то должен идти он! Нужно было только дождаться, когда мама уснет или погаснет лампадка, чтобы он мог незаметно уйти из дома. Но огонек в этот раз почему-то горел и горел. К счастью, мама вскоре задышала по-сонному ровно, и Сережа, наскоро одевшись, неслышно скользнул за дверь.
У лица встретила его разноцветным сиянием и многоголосой суетой. Со всех сторон завывающе подмигивали огни реклам. Мчались, шипя колесами, по заснеженному асфальту автомобили. Люди, смеясь и радуясь празднику, шли - одни обгоняя его, другие навстречу… Десятки, сотни, тысячи людей, и ни одному из них не было дела до одиноко идущего мальчика, у которого дома осталась больная мать. Сережа шел, и ему казалось, что все это он уже где-то видел и слышал, причем совсем недавно. «Ах, да! - вспомнил он. - В святочных рассказах». Только там бездушными прохожими были жившие лет сто назад, а бедным мальчиком - он сам. И хотя в ближайшем храме, и в другом, и в третьем всенощная служба уже отошла, его не покидало ощущение, что с ним тоже может произойти что-то необыкновенное.
Он уже не шел - бежал по улицам. И только раз, проходя мимо большого магазина, остановился и долго, расплющив нос о витринное стекло, смотрел на ломившиеся от всяких вкусностей прилавки и на огромного плюшевого мишку в отделе подарков.
Наконец, обежав и исколесив полгорода на трамвае, он увидел церковь, в которой еще шла ночная служба. Встав на паперти, Сережа робко протянул руку и, завидев приближающихся людей, выдавил из себя непривычное:
Подайте, ради Христа!
Первый рубль, который вложил ему в ладошку старичок, он запомнил на всю жизнь. Потом одна женщина дала ему две десятикопеечные монетки, а другая - пряник. И все. После этого переулок перед храмом как вымер. Сережа понял, что, опоздав к началу службы, он должен дождаться ее окончания, когда начнут выходить люди. Зайти же в храм, где громко пели: «Христос раждается…», он боялся - вдруг за это время появится еще какой-нибудь щедрый прохожий?
От долгого стояния на одном месте стали мерзнуть ноги. Варежки он в спешке забыл дома и теперь вынужден был поочередно греть в кармане то одну, то другую руку. Наконец он присел на корточки и, не опуская ладошки - вдруг все же кто-то пройдет мимо, - почувствовал, как быстро проваливается в сон.
…Очнулся он от близкого громкого разговора. Сережа открыл глаза и увидел высокого красивого мужчину в распахнутой дубленке, с толстой сумочкой на ремешке, какие носят богатые люди.
Можешь поздравить! - говорил тот кому-то по мобильному телефону. - Только что исповедался и, как говорится, очистил сердце! Такой груз с души снял… Все, еду теперь отдыхать!
Подайте… ради Христа! - испугавшись, что он сейчас уйдет, с трудом разлепил заледенелые губы Сережа. Мужчина, не переставая разговаривать, достал из кармана и небрежно протянул - Сережа даже глазам не поверил, но каких только чудес не бывает в Рождественскую ночь - сто рублей!
Спасибо! - прошептал он и сбивчиво в порыве благодарности принялся объяснять: - У меня ведь мама больна… рецепт… есть нечего завтра… было…
Хватит с тебя. Остальное Бог подаст! - поняв его по-своему, отмахнулся мужчина.
И тут произошло что-то непонятное… странное… удивительное! Мужчина вдруг изменился в лице. Брезгливое выражение исчезло, и на смену ему пришло благоговейное. Он с восторгом и почти с ужасом, глядя куда-то выше и правее головы мальчика, стал торопливо расстегивать сумочку, бормоча:
Господи, да я… Господи, да если это Тебе… Я ведь только слышал, что Ты стоишь за нищими, но чтобы это было вот так… здесь… со мною?.. Держи, малыш!
Сережа посмотрел на то, что давал ему мужчина, и обомлел. Это были доллары… Одна, вторая, пятая, десятая - и сколько их там еще! - зеленоватые бумажки. Он попытался ухватить их, но пальцы так задеревенели на морозе, что не смогли удержать этого богатства.
Господи, да он же замерз! Ты ведь замерз совсем! - обращаясь уже к Сереже, воскликнул странный мужчина и приказал: - А ну, живо ко мне в машину, я отвезу Вас… тебя домой!
Мужчина не был пьян. Сережа, хорошо знавший по папе, какими бывают пьяные, сразу понял это. Он очень хотел оглянуться и посмотреть, кто это так помогает ему, но, боясь, что мужчина вдруг исчезнет, покорно пошел за ним следом.
В машине, отмякая в тепле, он сначала нехотя, а потом увлекаясь, стал подробно отвечать на вопросы, как они с мамой жили раньше и как живут теперь. Когда же дошел до того, каким был у них праздничный ужин, мужчина резко затормозил машину и повел Сережу в тот самый большой магазин, у витрины которого он любовался недоступными ему товарами. Из магазина они вышли нагруженными до предела. Мужчина шел к машине с пакетами, в которых были сыр, колбаса, апельсины, конфеты и даже торт, а Сережа прижимал к груди огромного плюшевого мишку.
Как они доехали до дома, как поднялись на этаж, он не помнил. Все происходило как во сне. Пришел он в себя только тогда, когда, предупрежденный, что мама спит, мужчина на цыпочках пробрался в комнату, осмотрелся и прошептал:
Господи, да как же Ты сюда… да как же они здесь… Значит, так! Рецепт я забираю с собой и завтра же отвожу твою маму в больницу. Папой тоже займусь. Ты пока поживешь у моей бабушки. А здесь мы за это время такой ремонт сделаем, что Самого Господа не стыдно принимать будет! Кстати, - наклонился он к уху мальчика, - а Он часто у вас бывает?
Кто? - заморгал Сережа.
Ну, Сам… Он! - Мужчина замялся и показал взглядом на икону, перед которой продолжала гореть лампадка. - Иисус Христос!
«Так значит, это был Он? - только теперь понял все мальчик. - И все это - благодаря Ему?!»
Через полчаса Сережа, проводив мужчину, лежал на своей расшатанной раскладушке и слушал, как дышит во сне даже не подозревавшая ни о чем мама. За окном быстро наступало светло-синее утро. Окна в доме напротив недавно погасли и не казались уже гирляндами. Береза тоже не хотела больше быть елью. Но ему теперь не было грустно от этого. Он знал, что в следующем году наконец-то и у них обязательно будут настоящая елка и святки.
Единственное, чего он страшился, так это проснуться не в этой постели, а на промерзшей паперти. Но тут же, сжимая покрепче плюшевого мишку, успокаивал себя: ведь каких только чудес не случается в Рождественскую ночь!
Благодарю вас батюшка отец Варнава за такой интересный рассказ! Мы с детьми прочитали его с большим интересом!Вера в Божьи чудеса для детей наверное самое главное для них. Спаси Господи за произведение!
Ответить
Рассказ очень хороший,но мне всегда хочется побольше прочесть,как там дальше,как мама мальчика вылечилась,как папу на работу хорошую взяли и как он вернулся в семью. Почему то всегда больше описывают страдания,а счастливые моменты оставляют на читателя.Я бы хотела посмаковать то,как надо жить,как правильно жить православной семье.У нас в жизни в 21 веке мало описанных примеров,как гармонично жить семьёй,как надо строить домострой.Простите меня за дерзость,но хочу попросить Вас Монах Варнава (Санин) описать в каком либо рассказе, как строить домострой и какое у кого место в этой семье? С уважением к Вам Ирина.
Ответить
Здравствуйте, Ирина!
Дело писателя – подвести читателя к размышлению о прочитанном и поставить перед выбором из всего этого. К тому же, читатель и сам должен поработать вместе с автором: домыслить то, чего нет в книге. Не зря же есть такое выражение, как “читать между строк”! Мне кажется, мысленно каждый должен дописать то, как вылечили маму, как вернулся в семью папа. Это даже интересно! А мое скромное дело – поведав о самом необходимом, дать первотолчок к мыслям о Главном.
Что же касается Вашей просьбы, простите, но лучше обращаться с ней к православным литераторам, имеющим семью. У меня об этом есть в некоторых книгах, которые выставлены на моем сайте, но – совсем понемногу. Например, в книгах серии ТАЙНА РУБИНОВОГО КРЕСТА. Особенно, в двухтомнике ЧУДО ИЗ ЧУДЕС. Это, кстати, уже не рассказ, а другой жанр, и там события описаны гораздо подробнее.
С уважением,
монах Варнава (Санин)Ответить
Загрузка...
